Письмо к менекею читать. Фрагменты из сочинений эпикура. Список использованной литературы

Пусть никто в молодости не откладывает занятий философией, а в старости не утомляется занятиями философией: ведь для душевного здоровья никто не может быть ни недозрелым, ни перезрелым. Кто говорит, что заниматься философией еще рано или уже поздно, подобен тому, кто говорит, будто быть счастливым еще рано или уже поздно. Поэтому заниматься философией следует и молодому и старому: первому – для того, чтобы он и в старости остался молод благами в доброй памяти о прошлом, второму – чтобы он был и молод и стар, не испытывая страха перед будущим. Стало быть, надобно подумать о том, что составляет наше счастье ведь когда оно у нас есть, то все у нас есть, а когда его у нас нет, то мы на все идем, чтобы его заполучить.

Итак, и в делах твоих, и в размышлениях следуй моим всегдашним советам, полагая в них самые основные начала хорошей жизни.

Прежде всего верь, что бог есть существо бессмертное и блаженное, ибо таково всеобщее начертание понятия о боге; и поэтому не приписывай ему ничего, что чуждо бессмертию и несвойственно блаженству, а представляй о нем лишь то, чем поддерживается его бессмертие и его блаженство. Да, боги существуют, ибо знание о них – очевидность; но они не таковы, какими их полагает толпа, ибо толпа не сохраняет их [в представлении] такими, какими полагает. Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто принимает мнения толпы о богах, – ибо высказывания толпы о богах – это не предвосхищения, а домыслы, и притом ложные. Именно в них утверждается, будто боги посылают дурным людям великий вред, а хорошим – пользу: ведь люди привыкли к собственным достоинствам и к подобным себе относятся хорошо, а все, что не таково, считают чуждым.

Привыкай думать, что смерть для нас – ничто: ведь все и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Поэтому если держаться правильного знания, что смерть для нас – ничто, то смертность жизни станет для нас отрадна: не оттого, что к ней прибавится бесконечность времени, а оттого, что от нее отнимется жажда бессмертия. Поэтому ничего нет страшного в жизни тому, кто по-настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни. Поэтому глуп, кто говорит, что боится смерти не потому, что она причинит страдания, когда придет; а потому, что она причинит страдания тем, что придет; что и присутствием своим не беспокоит, о том вовсе напрасно горевать заранее. Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют.

Большинство людей то бегут смерти как величайшего из зол, то жаждут ее как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом. Как пищу он выбирает не более обильную, а самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, а самым приятным. Кто советует юноше хорошо жить, а старцу хорошо кончить жизнь, тот неразумен не только потому, что жизнь ему мила, но еще и потому, что умение хорошо жить и хорошо умереть это одна и та же наука.

Нужно помнить, что будущее – не совсем наше и не совсем не наше, чтобы не ожидать, что оно непременно наступит, и не отчаиваться; что оно совсем не наступит.

Сходным образом и среди желаний наших следует одни считать естественными, другие – праздными; а среди естественных одни – необходимыми, другие – только естественными; а среди необходимых одни – необходимыми для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – просто для жизни. Если при таком рассмотрении не допускать ошибок, то всякое предпочтение и всякое избегание приведет к телесному здоровью и душевной безмятежности, а это – конечная цель блаженной жизни. Ведь все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; и когда это, наконец, достигнуто, то всякая буря души рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему, и чего-то искать, словно для полноты душевных и телесных благ. В самом деле, ведь мы чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия: а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Потому мы и говорим, что наслаждение есть и начало и конец блаженной жизни; его мы познали как первое благо, сродное нам, с него начинаем всякое предпочтение и избегание и к нему возвращаемся, пользуясь претерпеванием как мерилом всякого блага.

Так как наслаждение есть первое и сродное нам благо, то поэтому мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но подчас многие из них обходим, если за ними следуют более значительные неприятности; и наоборот, часто боль мы предпочитаем наслаждениям, если, перетерпев долгую боль, мы ждем следом за нею большего наслаждения. Стало быть, всякое наслаждение, будучи от природы родственно нам, есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения; равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать; а надо обо всем судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное – ведь порой мы и на благо смотрим как на зло и, напротив, на зло – как на благо.

Самодовление мы считаем великим благом, но не с тем, чтобы всегда пользоваться немногим, а затем, чтобы довольствоваться немногим, когда не будет многого, искренне полагая, что роскошь слаще всего тем, кто нуждается в ней меньше всего, и что все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее – трудно достижимо. Самая простая снедь доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет; даже хлеб и вода доставляют величайшее из наслаждений, если дать их тому, кто голоден. Поэтому привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью после долгого перерыва делает нас сильнее, и позволяет не страшиться превратностей судьбы.

Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, – нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе.

Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и [нельзя жить разумно, хорошо и праведно], не живя сладко: ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них. Кто, по-твоему, выше человека, который и о богах мыслит благочестиво, и от страха перед смертью совершенно свободен, который размышлением постиг конечную цель природы, понял, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло или недолго, или нетяжко, который смеется над судьбою, кем-то именуемой владычицею всего, [и вместо этого утверждает, что иное происходит по неизбежности,] иное по случаю, а иное зависит от нас, – ибо ясно, что неизбежность безответственна, случай неверен, а зависящее от нас ничему иному не подвластно и поэтому подлежит как порицанию, так и похвале. В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками, басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность. Точно так же и случай для него и не бог, как для толпы, потому что действия бога не бывают беспорядочны; и не безосновательная причина, потому что он не считает, будто случай дает человеку добро и зло, определяющие его блаженную жизнь, а считает, что случай выводит за собой лишь начала больших благ или зол. Поэтому и полагает мудрец, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым: всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю.

Обдумывай же эти и подобные советы днем и ночью, сам с собою и с тем, кто похож на тебя, и тебя не постигнет смятение ни наяву, ни во сне, а будешь ты жить, как бог среди людей. Ибо кто живет среди бессмертных благ, тот и сам ни в чем не сходствует со смертными".

…Другое его отличие от киренаиков: те полагают, что телесная боль хуже душевной, потому и преступники наказываются телесной казнью; Эпикур же считает худшей душевную боль, потому что тело мучится лишь бурями настоящего, а душа – и прошлого, и настоящего, и будущего. Точно так же и наслаждения душевные больше, чем телесные.

В доказательство, что конечная цель есть наслаждение, он указывал, что все живые существа с самого рождения радуются наслаждению и уклоняются от страдания, делая это естественно и без участия разума.

Точно так же и добродетели для нас предпочтительны не сами по себе, а ради приносимого ими наслаждения, как лекарство – ради здоровья, – так пишет Диоген в XX книге "Выборок", называя при этом "обучение" "развлечением". А Эпикур говорит, что добродетель одна неотделима от наслаждения, между тем как все остальное отделимо, как, например, еда…

Второисточник 1. Статья из Энциклопедии «Античная философия».

ЭПИКУР (342/341, о. Самос - 271/270 до н. э. Афины), др.-греч. философ, создатель философской школы, получившей название Сад Эпикура. <…>

Учение. Философия для Эпикура имела практический смысл: он писал, что пусты слова того философа, которыми не врачуется человеческое стра­дание. Э. предложил людям «тетрафармакон» - четверолекарствие, указывающее путь к счастливой жизни: «Бог не внушает страха; смерть не внушает опасения; благо легко достижимо; зло легко претерпеваемо». Терапевтическая цель доктрины Э. определяла значение его учения о природе: «Следует думать, что в бессмертной и блаженной природе нет совершенно ничего, что могло бы возбуждать сомнение или беспокойство» (I, 78 - Ad Hdt. ар. D. L. X).

Э. исходил из положения, выдвинутого еще ионийскими мыслителями: «Ничто не происходит из несуществующего» (I, 38). Материя вечна и бесконечна, природа - мать всех вещей, творческая созидательная сила, единая в своей материальности. Э. считал, что космос не имеет границ; во Вселенной миров множество, а наш мир возник из естественного движения атомов ,появившихся из других миров. По его словам, «миры и всякое ограниченное сложное тело... образовались из бесконечности, причем все эти предметы, и большие и меньшие, выделились из особых скоплений материи» (I, 73). Веллей в трактате Цицерона «О природе богов» излагал сущность космологии Э. так: «Мир создан природою... она будет создавать, создает и создала бесчисленные миры... в безмерности ширины, длины, высоты носится бесконечная сила бесчисленных атомов, которые, хотя между ними пустота, все же сцепляются, хватаясь друг за другого, сплачиваются. От этого и образуются тела различных форм и видов» (Nat. D. I 53-54). Тела состоят из неделимых атомов, имеющих размер, форму и вес; атомы лишены вторичных качеств, таких, как вкус, цвет и т. п. (I, 54-55). Движение атомов и атомарных тел возможно благодаря существованию того, что Э. называл «местом», «пустотой», «пространством»,«неосязаемой природой» (I, 40). Э. видел источник движения в самой материи, считая движение свойством атомов, тем самым эпикурейский атомизм отвергал провиденциализм и телеологию: «Атомы движутся непрерывно в течение вечности... Начала этому нет, потому что атомы и пустота суть причины (этих движений)» (I, 43 4). Э. создал теорию спонтанного отклонения атома от прямой линии ( у Лукреция - clinamen), благодаря этому расширил понятие атома как первопричины и заложил основание своего учения о свободе воли. Э. отрицал фатализм стоиков, а также представление о необходимости Демокрита: «Лучше было бы следовать мифу о богах, чем быть рабом судьбы физиков, миф дает намек на надежду умилостивления богов посредством почитания их, а судьба заключает в себе неумолимую необходимость» (III, 134). Э. признавал объективный характер случайности, которая стала важнейшей категорией его натурфилософии и определила содержание его этики.

В своей метеорологии, разъясняя природу неподвижных и блуждающих звезд, Э. отмечал, что небесные явления могут иметь разные объяснения, однако следует соглашаться с любым из них, если они исходят из естественных причин: «Исследовать природу не должно на основании пустых предположений и произвольных законоположений, но должно исследовать ее так, как вызывают к этому видимые явления» (II, 86-87). Излагая свои предположения о причинах падения звезд, о возникновении грома и молнии, Э. писал, что, вероятно, можно найти и какие-то другие объяснения: «И многими другими способами могут происходить удары молнии; только пусть при объяснении их не будет сказки; а сказки не будет, если надлежащим образом следовать видимым явлениям и из них брать указания для объяснения невидимых» (II, 104). Э. советовал пользоваться методом аналогии: «Указания относительно того, что совершается в небесных сферах, дают некоторые явления у нас на Земле» (II, 87). Этот же метод Э. использовал и в своей теории пределов, сравнивая атомарный минимум и предел чувственного восприятия: «Оно (наименьшее в атоме), очевидно, только малой величиной отличается от того, что доступно чувственному зрению... Атом имеет величину, это мы уже сказали по аналогии с чувственными предметами, только мы поставили его далеко ниже их по малой величине» (I, 59). Он утверждал необходимость конкретных исследований явлений природы «не на основании пустых предположений и произвольных законоположений», но так, «как вызывают к этому видимые явления» (II, 86).

Эпистемология Э. - каноника - изложенная им в трудах «О критерии, или Канон», «О зрении», «Об осязании», «Об образах», «О представлениях», содержала правила познания и определяла критерии истины. Э. признавал познаваемость мира и существование объективной истины. Древнегреческие атомисты были создателями раннего варианта теории от­ражения; вторая книга сочинения Э. «О природе» была посвящена изложению этого учения (993, 1010, 1049). Э. писал, что существуют отпечатки или образы, подобные по виду телам, но по тонкости далеко отстоящие от предметов, доступных чувственному восприятию. Если эти образы, исходящие от тел и состоящие из тончайших атомов, сохраняют порядок, который имеют в телах, и прямо попадают в органы чувств людей, то образуют у них адекватные чувственные восприятия. Если же такие истечения, носясь в воздухе, переплетаются друг с другом, а лишь затем проникают в органы чувств, то у людей образуются фантастические представления. Таково, напр., представление о кентавре, вызванное смешением истечений от человека и коня. На основе чувственных восприятий возникают единичные представления, а на их основе - общие представления или понятия, названные Э. «пролепсис»:«Пролепсис есть воспоминание о том, что часто являлось извне» (D. L. X 33).

Критерием истины, по Э., кроме ощущений, представлений и претерпеваний (чувств), Диоген Лаэртий называл «образный бросок мысли». Содержание этого сложного понятия в целом определяется как интуиция или как интеллектуальная интуиция: С. Бейли характеризовал его, с одной стороны, как восприятие особо тонких образов, а с другой - как понимание научно подтвержденного положения; М. Изнарди-Паренте считала, что выражение «образный бросок мысли» определяет деятельность разума по восприятию мгновенной эмпирической информации и превращению чувственных образов в интеллектуальные представления. Этот критерий чрезвычайно важен для понимания отношения эпикурейцев к галлюцинациям и сновидениям, так как Э. исходил из признания абсолютной истинности чувственных восприятий, считая, что заблуждения происходят лишь в результате их неправильных истолкований: «Ложность и ошибочность всегда приходят вместе с мнением... причина этого - движение в нас самих, сопутствующее образному броску мысли, но отличное от него: из-за этого-то отличия и возникает ложность. В самом деле, такие видения, какие мы получаем... во сне никогда бы не могли иметь сходство с предметами сущими или истинными, если бы не существовало что-то, долетающее до нас; но в них не могли бы иметь место ошибки, если бы мы не получали в себе самих еще какого-то движения, хотя и связанного с образным броском мысли, но и отличного от него» (I, 50-51).

Аэтий сообщал, что Э., вслед за Демокритом, считал душу смертной (Aet. IV, 7, 4): душа, полагал он, состоит из наиболее тонких атомов, гладких и круглых, рассеянных по человеческому телу, которое без души лишено способности чувствовать. Душа не может существовать без тела, они нераздельны, ибо «когда разлагается весь организм, душа рассеивается» (Г, 63-65). В письме к Менекею Э. рассуждал о бессмысленности страха смерти: «Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как, когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем» (III, 125). Эти же идеи содержатся во второй максиме «Главных мыслей».

Имя Э. упоминалось в списке атеистов Клитомаха Карфагенского, т. к. он отвергал бессмертие души, возможность мантики, отрицал пророческую силу снов. Посидоний, Цицерон, Плутарх считали его атеистом, лишь формально признающим существование богов. Важнейший аргумент критики теодицеи о невозможности представления о Боге как благом промыслителе в связи с наличием зла в мире принадлежат Э. (известен в изложении Лактанция): «Бог, по его, Эпикура, словам, или хочет уничтожить зло и не может, или может, но не хочет, или не хочет и не может, или хочет и может. Если он может и не хочет, он - завистлив, что равным образом далеко от бога. Если он хочет и не может, он - бессилен, что не соответствует богу. Если же он и не хочет и не может, то он и завистлив и бессилен. Если же он и хочет и может, что только и подобает богу, то откуда зло и почему он его не уничтожает?» (Lact. De ira 13, 19). Однако теология Э. лишь на первый взгляд кажется противоречащей основному содержанию его философской системы, отвергающей сотворение мира и провиденциализм. В ее основе лежит аргумент так называемого «исторического» или «психологического» доказательства бытия Бога, исходящий из факта всеобщей распространенности самой идеи Бога. В письме к Менекею (D. L. X 123-124) определены важнейшие принципы теологии Э.: 1) боги существуют, так как имеется очевидное знание о них; 2) истинное знание о богах образуется за счет пролепсисов; 3) обывательское представление о богах ложно; 4) боги бессмертны и блаженны.

Э. придал своим богам два свойства: блаженство и бессмертие. Первая максима из «Главных мыслей» гласит: «Существо блаженное и бессмертное ни само забот не имеет, ни другим не доставляет, а поэтому не подвержено ни гневу, ни благоволению: все подобное свойственно слабым» (KDox. I). Бессмертие богов у Э. обусловлено наличием смертных людей: сколько смертных, столько и бессмертных. Этот принцип назывался исономия -равномерное распределение. По мнению Э., от людей непрерывно исходят тончайшие атомарные истечения, которые, скапливаясь в определенном месте в интермундиях, и формируют богов: «Боги имеют человеческий образ. Все же этот образ не есть тело, а квазитело; и имеет оно не кровь, а квазикровь»(Nat. D. I 48 9). В схолии к «Главным мыслям I», отмечено, что антропоморфизм богов определяется непрерывным течением атомарных образов (D. L. X 139). Второй атрибут богов - блаженство - определялся этическим и эстетическим идеалом эпикуреизма. Цицерон отмечал, что, по мнению Э., боги существуют, поскольку необходимо должна быть некая природа, столь превосходная, что лучше ее ничего нет (Cic. Nat. D. II 46). Боги - пример для невозмутимого эпикурейского мудреца, который живет, по словам Э., «как бог среди людей» (D. L. X 135). Отношение к богам определило особенности благочестия Э., выраженного в стремлении к подражанию богам и общению с ними путем созерцания атомарных истечений.

Этика - важнейшая часть философии Э. Ее относят к натуралистическим моральным учениям, выводящим нравственность из потребности человека в удовольствии. В эпикуреизме атомистическому физическому «индивидуализму» соответствовал индивидуализм этический. Цель практической философии Эпикура - обретение личного эвдемонистического идеала.

Э. признавал естественным стремление человека к наслаждению, понимаемому как уклонение от страданий, и к достижению спокойного и радостно умиротворенного состояния духа. Э. называл добродетельными только удовольствия, сообразные с природой, и отвергал порочные удовольствия, за которыми следует страдание, как несообразные с природой. Высшая добродетель - благоразумие -достигается в результате самостоятельного выбора. Это означает, что боги не определяют критерий нравственности, не выступают в качестве морального регулятора; человек обретает свое счастье сам, научившись «размышлять о том, что создает счастье» (III, 122), и должен надеяться в жизни только на себя. В отличие от киренаиков, которые признавали лишь наслаждения движения, Э. учил о двух видах наслаждений: покоя и движения, причем первое считал наивысшим. В трактате «О предпочтении» он писал, что наслаждения покоя - это безмятежность (атараксия )и отсутствие страдания,а наслаждения движения - радость и веселье (Ibid. X 136-137). Традиционно считалось, что Э., отказавшийся от крайностей гедонизма киренаиков, тем не менее в учении о наслаждении являлся последователем Аристиппа. Однако современные исследователи Дж. Гослинг и К. Тайлор высказывают соображение, что Э. сам оказал влияние на развитие учения киренаиков, которые хорошо знали его этику и свое отрицание наслаждений покоя направляли непосредственно против эпикуреизма.

Второисточник 2. Асмус В.Ф. «Античная философия».

…Однако существует и условие самой физики. Это знание критерия истины и правил ее познания. Без этого знания невозможна ни разумная жизнь, ни разумная деятельность. Эпикур называет эту часть философии "каноникой" (от слова "канон", "правило"). Канонике он посвятил особое сочинение, в котором указал критерии истины. Это 1) восприятия, 2) понятия (или общие представления) и 3) чувства.

Восприятиями Эпикур называл чувственные восприятия предметов природы, а также образы фантазии. И те и другие возникают в нас вследствие проникновения в нас образов, вещей. По виду они подобны твердым телам, но далеко превосходят их по тонкости. Образы эти истекают, или отслаиваются, от вещей. Здесь возможны два случая. В первом случае образы отслаиваются в определенной устойчивой последовательности и сохраняют тот порядок и то положение, какое они имели в твердых телах, от которых они отделились. Эти образы проникают в органы наших чувств, и в таком случае возникает чувственное восприятие в собственном значении слова. Во втором случае образы носятся в воздухе изолированно, наподобие паутины, а затем проникают в нас, но уже не в органы чувств, а в поры нашего тела. Если при этом они переплетаются, то в результате таких восприятии в сознании возникают единичные представления вещей. "И всякое представление, которое мы получаем, схватывая умом или органами чувств, - пояснял Эпикур Геродоту, - представление о форме либо о существенных свойствах, это [представление] есть форма [или свойства] плотного предмета, представление, возникающее вследствие последовательного повторения образа или остатка образа [впечатления, составленного образом]". Понятия, или, по сути дела, общие представления, возникают на основе единичных представлений. Их нельзя отождествлять ни с логическими, ни с врожденными представлениями. Понимание в смысле "врожденных представлений" несовместимо с сенсуалистической основой теории познания Эпикура. Это видно из слов Эпикура в письме его к Геродоту: "Только тогда, когда нечто приходит к нам от внешних предметов, мы видим их формы и мыслим о них". Будучи очевидным, восприятие, так же как и общее представление, всегда истинно и всегда верно отражает действительность. Даже образы фантазии, или фантастические представления, этому не противоречат, и они отражают действительность, хотя не ту, какую отражают восприятия наших органов чувств. Поэтому именно чувственные восприятия и основанные на них общие представления оказываются, в конечном счете, критериями знания: "Если ты борешься со всеми чувственными восприятиями, то у тебя не будет ничего, на что можно бы было сделать ссылку, при суждении о тех из них, которые, по твоим словам, лживы" .

Заблуждение (или ложь) возникает вследствие суждения, или мнения, которое утверждает что-либо как действительность, принадлежащую якобы самому восприятию (в собственном смысле слова), хотя это на деле не подтверждается восприятием или опровергается другими положениями. Согласно мнению Эпикура, источник такого заблуждения, или ошибки, в том, что мы относим в нашем суждении наше представление не к той действительности, с которой оно связано на самом деле в нашем восприятии, а к какой-либо другой. Так происходит, например, когда мы относим фантастическое представление кентавра, возникшее вследствие сочетания или переплетения образов человека и коня, к действительности, воспринимаемой органами наших чувств, а не к образу (эйдосу), проникшему в поры "нашего тела и сплетенному из частей коня и человека". "Ложь и ошибка, - поясняет Эпикур, - всегда лежат в прибавлениях, делаемых мыслью [к чувственному восприятию] относительно того, что ожидает подтверждения или неопровержения, но что затем не подтверждается [или опровергается]" (Письмо к Геродоту, 50). Там же (Письмо..., 51) Эпикур в дальнейшем разъясняет: "С другой стороны, не существовало бы ошибки, если бы мы не получали в себе еще другого какого-либо движения, хотя и связанного [с деятельностью представления], но имеющего отличия. Благодаря этому [движению], если оно не подтверждается или опровергается, возникает ложь, а если подтверждается или не опровергается, [возникает] истина".

ЭПИКУР

ПИСЬМО К ГЕРОДОТУ

Эпикур Геродоту шлёт привет. Кто не может, Геродот, тщательно изучить всё, что мы написали о природе, и вникать в более пространные сочинения наши, для тех я составил обзор всего предмета, достаточный, чтобы удержать в памяти хотя бы самое главное. Я хотел, чтобы это помогало тебе в важных случаях всякий раз, как придётся взяться за изучение природы. Да и те, кто уже достиг успеха в рассмотрении целого, должны помнить основные черты облика всего предмета: общее движение мысли часто бывает нам нужно, а подробности - не так часто. К этим общим чертам и приходится нам обращаться, постоянно памятуя столько, сколько нужно бывает и для самого общего движения мысли о предмете, и для всемерной точности подробностей, то есть хорошо усвоив и запомнив самые основные черты. В самом деле, главным признаком совершенного и полного знания является умение быстро пользоваться бросками мысли, [а это бывает, когда всё] сводится к простым основам и словам. Ибо кто не может в кратких словах охватить всё, что изучается по частям, тот не может познать толщу всего охватываемого. И вот, так как такой путь полезен для всех, кто освоился с исследованием природы, то я отдавший исследованию природы постоянные свои усилия и достигший жизненного мира прежде всего благодаря ему, составил для тебя и нижеследующий обзор, заключающий в себе основы всего учения. Итак, прежде всего, Геродот, следует понять то, что стоит за словами, чтобы можно было свести к ним для обсуждения все наши мнения, разыскания, недоумения, чтобы в бесконечных объяснениях не оставались они необсуждёнными, а слова не были пустыми. В самом деле, если только мы хотим свести к чему-то наши разыскания, недоумения, мнения, то нам необходимо при каждом слове видеть его первое значение, не нуждающееся в доказательстве. И затем мы должны во всём держаться ощущений, держаться наличных бросков мысли или любого иного критерия, держаться испытываемых нами претерпеваний - и это даст нам средства судить об ожидающем и неясном. А уже разобравшись с этим, следует переходить к рассмотрению неясного. Прежде всего: ничто не возникает из несуществующего, - иначе всё возникало бы из всего, не нуждаясь ни в каких семенах. А если бы исчезающее разрушалось в несуществующее, всё давно бы уже погибло, ибо то, что получается от разрушения, не существовало бы. Какова Вселенная теперь, такова она вечно была и вечно будет, потому что изменяться ей не во что, - ибо, кроме Вселенной, нет ничего, что могло бы войти в неё, внеся изменение. Далее //это он говорит и в начале "Большого обзора", и в I книге "О природе" // 1 , Вселенная есть [тела и пустота]. Что существуют тела, это всюду подтверждает наше ощущение, на которое, как сказано, неизбежно должно опираться наше рассуждение о неясном; а если бы не существовало того, что мы называем пустотой, простором или неосязаемой природой, то телам не было бы где двигаться и сквозь что двигаться, - между тем как очевидно, что они движутся. Помимо же тел и пустоты, ни постижением, ни сравнением с постигаемым нельзя помыслить никакого иного самостоятельного естества, а только случайные или неслучайные свойства таковых. Далее //это он повторяет и в I, XIV и XV книгах "О природе", и в "Большом обзоре" //, иные из тел суть сложные, а иные - такие, из которых составлены сложные. Эти последние суть атомы, неделимые и неизменяемые. В самом деле, не всему, что есть, предстоит разрушиться в небытие: иное настолько крепко, что выстоит в разложении сложностей благодаря природной своей плотности и потому, что разлагаться ему не с чего и невозможно. Стало быть, начала по природе своей могут быть лишь телесны и неделимы. Далее, Вселенная беспредельна. В самом деле, что имеет предел, то имеет край; а край - это то, на что можно смотреть со стороны; стало быть, края Вселенная не имеет, а значит и предела не имеет. А что не имеет предела, то беспредельно и неограниченно. Беспредельна Вселенная как по множеству тел, так и по обширности пустоты. В самом деле, если бы пустота была беспредельна, а множество тел предельно, то они бы не держались в одном месте, а носились бы рассеянными по беспредельной пустоте, не имея ни сдержки, ни отпора; а если бы пустота была предельна, в ней негде было бы существовать беспредельному множеству тел. К тому же атомы тел, неделимые и сплошные, из которых составляется и в которые разлагается всё сложное, необъятно разнообразны по виду, - ибо не может быть, чтобы столько различий возникло из объятного количества одних и тех же видов. В каждом виде количество подобных атомов совершенно беспредельно, но количество разных видов не совершенно беспредельно, а лишь необъятно. //Ведь он говорит ниже, что внутреннее деление совершается не до бесконечности: такую оговорку он делает, чтобы не подумали, будто раз качества вещей изменчивы, то и по величине атомы отличаются от совершенной бесконечности. // Движутся атомы непрерывно и вечно //и с равной скоростью, как говорит он ниже, - ибо в пустоте одинаково лёгок ход и для лёгкого и для тяжёлого //: одни - поодаль друг от друга, а другие - колеблясь на месте, если они случайно сцепятся или будут охвачены сцепленными атомами. Такое колебание происходит потому, что природа пустоты, разделяющей атомы, неспособна оказать им сопротивление; а твёрдость, присущая атомам, заставляет их при столкновениях отскакивать настолько, насколько сцепление атомов вокруг столкновения даёт им простору. Начала этому не было, ибо и атомы и пустота существуют вечно. //Ниже он говорит, что атомы не имеют никаких иных свойств, кроме вида, величины и веса; что до цвета, то он меняется в зависимости от положения атомов, как сказано в "Двенадцати основах". Величина для атомов возможна не всякая; так, никакой атом не доступен чувству зрения. // Напомнив обо всём этом столь длинною речью, мы представляем достаточный очерк наших соображений о природе сущего. Далее, миры бесчисленны, и некоторые схожи с нашим, а некоторые несхожи. В самом деле, так как атомы бесчисленны (как только что показано), они разносятся очень и очень далеко, ибо такие атомы, из которых мир возникает или от которых творится, не расходуются полностью ни на один мир, ни на ограниченное число их, схожих ли с нашим или несхожих. Стало быть, ничто не препятствует бесчисленности миров. Далее, существуют оттиски, подобовидные плотным телам, но гораздо более тонкие, чем видимые предметы. В самом деле, вполне могут возникнуть в окрестном воздухе и такие отслоения, и такие средства для образования полых и тонких поверхностей, и такие истечения, которые сохраняют без изменения положение и движение твёрдых тел. Эти оттиски называем мы "видностями". А так как движение через пустоту не препятствуется никаким сопротивлением, то всякое объятное расстояние покрывается с невероятной скоростью, ибо скорость и медленность - это то же, что сопротивление и отсутствие сопротивления. Конечно, при этом само движущееся тело за промежутки времени, уловимые только разумом, отнюдь не попадает сразу в несколько мест, ибо это немыслимо; оно достигает нас лишь за время, уловимое ощущением, да и то движение исходит не из того места в беспредельности, откуда мы его улавливаем, ибо [само ощущение] подобно столкновению, хотя бы до того никакого столкновения не было, и скорость оставалась неизменной. Это положение также полезно держать в памяти. Что видности бывают наитончайшими, этому не противоречат никакие наблюдения. Потому и скорость их наивеличайшая, что каждая находит в беспредельности проход по себе и не встречает никаких или почти никаких препятствий, тогда как бесконечное большинство атомов тотчас сталкивается с каким-нибудь препятствием. Кроме того, само возникновение видностей совершается быстро, как мысль. От поверхностей тел происходит непрерывное истечение, незаметное лишь потому, что умаление возмещается пополнением. Такое истечение долго сохраняет положение и порядок атомов твёрдого тела, хотя иногда и оно оказывается смятённым, и возникающие в воздухе составы истончаются, не имея необходимой глубины наполнения; да и другие бывают способы образования таких естеств. В самом деле, всё это не противоречит свидетельствам ощущений, если обратить внимание на то, каким образом через ощущения доходят к нам извне и наглядности и их взаимодействия. Далее, надобно полагать, что именно оттого, что в нас входит нечто извне, мы способны и видеть [формы], и мыслить их. В самом деле, ведь внешние предметы ни через воздух между ними и нами, ни через лучи или иные истечения от нас к ним не могут отпечатлеть в нас свой природный цвет и форму так, как могут это сделать через оттиски, сохраняющие цвет и форму предметов, проникающие по мере величины своей в наше зрение и мысль и движущиеся с большой скоростью. По этой-то причине они и дают представление о едином и целом предмете, и сохраняют то же взаимодействие, что и в исходном предмете, будучи поддерживаемы оттуда соответственным колебанием атомов в глубине плотного тела. И какое бы в бросках нашей мысли или органах чувств ни воспринималось нами представление о форме и других свойствах предмета, форма эта есть форма плотного тела, возникающая или от непрерывного исхождения видностей, или от последнего их остатка. А ложность и ошибочность всегда приходят уже вместе с мнением, когда ожидается подтверждение или неподтверждение не наступает //причина этого - движение в нас самих, сопутствующее образному броску мысли, но отличное от него: из-за этого-то отличия и возникает ложность //. В самом деле, такие видения, какие мы получаем от изваяний, или во сне, или от других бросков мысли и прочих наших орудий суждения, никогда не могли бы иметь сходство с предметами сущими и истинными, если бы не существовало чего-то, долетающего до нас; но в них не могли бы иметь место ошибки, если бы мы не получали в себе самих ещё какого-то движения, хоть и связанного [с вообразительным броском], но и отличного от него; если это движение не подтверждается или опровергается, то возникает ложность, если же подтверждается или не опровергается, то возникает истина. Этого положения должны мы крепко держаться, чтобы не отбрасывать критериев, основанных на очевидности, но и не допускать беспорядка от ошибки, принятой за истину. Далее, слышание возникает от истечения, исходящего от предмета, который говорит, звучит, шумит или как-нибудь иначе возбуждает слух. Это истечение рассеивается на плотные частицы, подобные целому и сохраняющие взаимодействие и своеобразное единство по отношению к своему источнику; оно-то и вызывает по большей части восприятие предмета-источника или по крайней мере обнаруживает его внешнее присутствие, - ибо без доносящегося оттуда взаимодействия частиц восприятие было бы невозможно. Поэтому не надо думать, что это самый воздух меняет вид от испускаемого голоса или чего-нибудь подобного - такого преобразования воздуха от голоса было бы заведомо недостаточно; нет, это удар, происходящий в нас при испускании голоса, тотчас производит вытеснение некоторых плотностей, образующих поток дыхания, и от этого в нас возникает слуховое претерпевание. Точно так же и обоняние, подобно слуху, не могло бы вызвать претерпевание, если бы от предмета не доносились частицы, соразмерные возбуждению органа этого чувства; иные возбуждают его беспорядочно и неприятно, иные - мирно и приятно. Далее, следует полагать, что атомы не обладают никакими свойствами видимых предметов, кроме как формой, весом, величиною и теми свойствами, которые естественно связаны с формой. Ибо всякое свойство переменчиво, атомы же неизменны - ведь необходимо, чтобы при разложении сложного оставалось нечто прочное и неразложимое, благодаря чему перемены совершались бы не в ничто и не из ничего, а по большей части путём перемещений, иногда же путём прибавления и убавления. Поэтому необходимо, чтобы перемещаемые частицы были неразрушимы и свободны от качеств меняющегося тела, имея лишь собственные плотности и собственную форму: они-то и должны быть неизменны. В самом деле, мы видим, что когда от убавления тело меняет форму, то форма всё же остаётся ему присуща, тогда как свойства, не будучи присущи меняющемуся телу, не остаются при нём, как форма, а исчезают из него. Так вот, того, что остаётся, и бывает достаточно для образования различий между сложными телами, потому что необходимо, чтобы хоть что-то оставалось, а не разрушалось в ничто. Далее, не следует полагать, будто атомы бывают любой величины, - этому противоречат видимые явления. Следует полагать, что величина их небезразлична: при таком допущении лучше объяснится то, что происходит в наших ощущениях и претерпеваниях. Для объяснения разницы в свойствах вещей нет нужды, чтобы атомы были любой величины; кроме того, будь это так, до нас должны были бы доходить даже атомы, доступные зрению, однако этого никогда не бывает, и даже представить себе зримые атомы невозможно. Кроме того, не следует думать, будто в ограниченном теле существует бесконечное множество плотных частиц какой бы то ни было величины. Поэтому не только нужно отвергнуть делимость до бесконечности на меньшие и меньшие части, ибо этим всё лишается стойкости и окажется, что при нашем понимании сложных тел сущее будет, дробясь, разлагаться в ничто; нужно полагать, что даже в конечных телах переход к меньшим и меньшим частям не может совершаться до бесконечности. В самом деле, раз сказав, что в предмете существует бесконечное множество плоских частиц какой бы то ни было величины, уже невозможно представить величину этого предмета ограниченной: ведь ясно, что и бесчисленные плотные частицы имеют какую-то величину, а в таком случае, какова бы она ни была величина предмета окажется бесконечной. Каждый ограниченный предмет имеет предел, хотя бы и не видимый глазом; то, что следует за ним, нельзя не представить себе точно таким же, а следуя таким образом дальше и дальше, мы приходим мыслью к бесконечности. Мельчайшие воспринимаемые частицы следует мыслить не совсем такими, как имеющие протяжённость, но и не совсем иными: у них есть нечто общее с частицами протяжёнными, но они не допускают разъятия на части. А если мы, исходя из этого общего, представим себе такую частицу разъятой на части, одну здесь, другую там, то обе части должны нам представиться нам одинаково [самостоятельными], и смотреть на них придётся порознь, сперва на одну, потом на другую, а не на совпадение их и не на соприкосновение; и каждая из них сама по себе будет мерилом величин - в большом их будет много, а в малом - мало. Вот по такому подобию следует мыслить и мельчайшие частицы атома; от чувственно зримых частиц отличает их, понятным образом, меньшая величина, однако же подобие сохраняет силу; именно в силу этого подобия утверждали мы, что атом меняет величину, только считали её гораздо меньшей. А эти мельчайшие несоставные частицы следует считать тем пределом длины, который служит мерилом для атомов, меньших и больших, и применяется при умственном рассмотрении невидимых предметов. Общие черты этих частиц и тех, неизменных, вполне достаточны для обоснования всего вышесказанного; но соединение таких частиц в силу их собственного движения невозможно. Далее, применительно к бесконечности слова "верх" и "низ" нельзя употреблять в значении "самое верхнее" и "самое нижнее". Однако мы знаем, что оттуда, где мы стоим, можно до бесконечности продолжать пространство вверх, а из любого мыслимого места - до бесконечности вниз, а всё же оно никогда не покажется нам одновременно и ниже и выше одного и того же места, потому что это невозможно помыслить. Стало быть, невозможно представить только одно мыслимое движение вверх до бесконечности и только одно - вниз до бесконечности, даже если движение от наших голов кверху десять тысяч раз будет приходить к ногам вышестоящих, а движение от нас книзу - к головам нижестоящих. В самом деле, движение в целом не теряет противоположностей своего направления, будучи даже помыслено в бесконечности. Далее, когда атомы несутся через пустоту, не встречая сопротивления, то они должны двигаться с равной скоростью. Ни тяжёлые атомы не будут двигаться быстрее малых и лёгких, если у них ничто не стоит на пути, ни малые быстрее больших, если им всюду открыт соразмерный проход и нет сопротивления; это относится и к движению вверх или вбок - от столкновений, и к движению вниз - от собственной тяжести. В самом деле, когда тело обладает тем или иным движением, оно будет двигаться быстро, как мысль, пока сила толчка не встретит сопротивления или вовне, или в собственной тяжести тела. Правда, могут возразить, что хоть атомы движутся и с равной скоростью, однако сложные тела движутся одни быстрее, другие медленнее. Но это потому, что атомы, собранные в телах, стремятся в одно место лишь в течение мельчайших непрерывных промежутков времени; но уже в умопостигаемые промежутки времени это место будет иное - атомы постоянно сталкиваются, и от этого в конце концов движение становится доступно чувству. И неправильны будут домыслы, будто среди невидимых частиц и в умопостигаемые промежутки времени возможно непрерывное движение: ведь истинно только то, что доступно наблюдению или уловляется броском мысли.

Эпикур

Письмо к Менекею

(Перевод М. Л. Гаспарова)

Если ж родился – сойти поскорее в обитель аида. [1 ]

Если он говорит так по убеждению, то почему он по уходит из жизни? ведь если это им твёрдо решено, то это в его власти. Если же он говорит это в насмешку, то это глупо, потому что предмет совсем для этого не подходит. Нужно помнить, что будущее – не совсем наше и не совсем не наше, чтобы не ожидать, что оно непременно наступит, и не отчаиваться, что оно совсем не наступит. Сходным образом и среди желаний наших следует одни считать естественными, другие – праздными; а среди естественных одни – необходимыми, другие – только естественными; а среди необходимых одни – необходимыми для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – просто для жизни. Если при таком рассмотрении не допускать ошибок, то всякое предпочтение и всякое избегание приведёт к телесному здоровью и душевной безмятежности, а это – конечная цель блаженной жизни. Ведь всё, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; и когда это, наконец, достигнуто, то всякая буря души рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему, и чего-то искать, словно для полноты душевных и телесных благ. В самом деле, ведь мы чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия; а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Потому мы и говорим, что наслаждение есть и начало и конец блаженной жизни; его мы познали как первое благо, сродное нам, с него начинаем всякое предпочтение и избегание и к нему возвращаемся, пользуясь претерпеванием как мерилом всякого блага. Так как наслаждение есть первое и сродное нам благо, то поэтому мы отдаём предпочтение не всякому наслаждению, но подчас многие из них обходим, если за ними следуют более значительные неприятности; и наоборот, часто боль мы предпочитаем наслаждениям, если, перетерпев долгую боль, мы ждём следом за нею большего наслаждения. Стало быть, всякое наслаждение, будучи от природы родственно нам, есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения; равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать; а надо обо всём судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное – ведь порой мы и на благо смотрим как на зло и, напротив, на зло – как на благо. Самодовление мы считаем великим благом, но не с тем, чтобы всегда пользоваться немногим, а затем, чтобы довольствоваться немногим, когда не будет многого, искренне полагая, что роскошь слаще всего тем, кто нуждается в ней меньше всего, и что всё, чего требует природа, легко достижимо, а всё излишнее – трудно достижимо. Самая простая снедь доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет; даже хлеб и вода доставляют величайшее из наслаждений, если дать их тому, кто голоден. Поэтому привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью после долгого перерыва делает нас сильнее, и позволяет не страшиться превратностей судьбы. Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, – нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе. Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и [нельзя жить разумно, хорошо и праведно], не живя сладко: ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них. Кто, по-твоему, выше человека, который и о богах мыслит благочестиво, и от страха перед смертью совершенно свободен, который размышлением постиг конечную цель природы, понял, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло или недолго, или нетяжко, который смеётся над судьбою, кем-то именуемой владычицею всего, [и вместо этого утверждает, что иное происходит по неизбежности,] [2 ] иное по случаю, а иное зависит от нас, – ибо ясно, что неизбежность безответственна, случай неверен, а зависящее от нас ничему иному не подвластно и поэтому подлежит как порицанию, так и похвале. В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками [3 ], – басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность. Точно так же и случай для него и не бог, как для толпы, потому что действия бога не бывают беспорядочны; и не безосновательная причина, потому что он не считает, будто случай даёт человеку добро и зло, определяющие его блаженную жизнь, а считает, что случай выводит за собой лишь начала больших благ или зол. Поэтому и полагает мудрец, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым: всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю. Обдумывай же эти и подобные советы днём и ночью, сам с собою и с тем, кто похож на тебя, и тебя не постигнет смятение ни наяву, ни во сне, а будешь ты жить, как бог среди людей. Ибо кто живёт среди бессмертных благ, тот и сам ни в чём не сходствует со смертными.

Эпикур Менекею шлёт привет.

Пусть никто в молодости не откладывает занятий философией, а в старости не утомляется занятиями философией: ведь для душевного здоровья никто не может быть ни недозрелым, ни перезрелым. Кто говорит, что заниматься философией ещё рано или уже поздно, подобен тому, кто говорит, будто быть счастливым ещё рано или уже поздно. Поэтому заниматься философией следует и молодому и старому: первому – для того, чтобы он и в старости остался молод благами в доброй памяти о прошлом, второму – чтобы он был и молод и стар, не испытывая страха перед будущим. Стало быть, надобно подумать о том, что составляет наше счастье – ведь когда оно у нас есть, то всё у нас есть, а когда его у нас нет, то мы на всё идём, чтобы его заполучить.

Итак, и в делах твоих, и в размышлениях следуй моим всегдашним советам, полагая в них самые основные начала хорошей жизни.

Прежде всего верь, что бог есть существо бессмертное и блаженное, ибо таково всеобщее начертание понятия о боге; и поэтому не приписывай ему ничего, что чуждо бессмертию и несвойственно блаженству, а представляй о нём лишь то, чем поддерживается его бессмертие и его блаженство. Да, боги существуют, ибо знание о них – очевидность; но они не таковы, какими их полагает толпа, ибо толпа не сохраняет их [в представлении] такими, какими полагает. Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто принимает мнения толпы о богах, – ибо высказывания толпы о богах – это не предвосхищения, а домыслы, и притом ложные. Именно в них утверждается, будто боги посылают дурным людям великий вред, а хорошим – пользу: ведь люди привыкли к собственным достоинствам и к подобным себе относятся хорошо, а всё, что не таково, считают чуждым.

Привыкай думать, что смерть для нас – ничто: ведь всё и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Поэтому если держаться правильного знания, что смерть для нас – ничто, то смертность жизни станет для нас отрадна: не оттого, что к ней прибавится бесконечность времени, а оттого, что от неё отнимется жажда бессмертия. Поэтому ничего нет страшного в жизни тому, кто по-настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни. Поэтому глуп, кто говорит, что боится смерти не потому, что она причинит страдания, когда придёт, а потому, что она причинит страдания тем, что придёт; что и присутствием своим не беспокоит, о том вовсе напрасно горевать заранее. Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти ещё нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мёртвых, так как для одних она сама не существует, а другие для неё сами не существуют.

Большинство людей то бегут смерти как величайшего из зол, то жаждут её как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом. Как пищу он выбирает не более обильную, а самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, а самым приятным. Кто советует юноше хорошо жить, а старцу хорошо кончить жизнь, тот неразумен не только потому, что жизнь ему мила, но ещё и потому, что умение хорошо жить и хорошо умереть – это одна и та же наука. Но ещё хуже тот, кто сказал: хорошо не родиться.

Если ж родился – сойти поскорее в обитель аида. [ 1 ]

Если он говорит так по убеждению, то почему он по уходит из жизни? ведь если это им твёрдо решено, то это в его власти. Если же он говорит это в насмешку, то это глупо, потому что предмет совсем для этого не подходит.

Нужно помнить, что будущее – не совсем наше и не совсем не наше, чтобы не ожидать, что оно непременно наступит, и не отчаиваться, что оно совсем не наступит.

Сходным образом и среди желаний наших следует одни считать естественными, другие – праздными; а среди естественных одни – необходимыми, другие – только естественными; а среди необходимых одни – необходимыми для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – просто для жизни. Если при таком рассмотрении не допускать ошибок, то всякое предпочтение и всякое избегание приведёт к телесному здоровью и душевной безмятежности, а это – конечная цель блаженной жизни. Ведь всё, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; и когда это, наконец, достигнуто, то всякая буря души рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему, и чего-то искать, словно для полноты душевных и телесных благ. В самом деле, ведь мы чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия; а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Потому мы и говорим, что наслаждение есть и начало и конец блаженной жизни; его мы познали как первое благо, сродное нам, с него начинаем всякое предпочтение и избегание и к нему возвращаемся, пользуясь претерпеванием как мерилом всякого блага.

Так как наслаждение есть первое и сродное нам благо, то поэтому мы отдаём предпочтение не всякому наслаждению, но подчас многие из них обходим, если за ними следуют более значительные неприятности; и наоборот, часто боль мы предпочитаем наслаждениям, если, перетерпев долгую боль, мы ждём следом за нею большего наслаждения. Стало быть, всякое наслаждение, будучи от природы родственно нам, есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения; равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать; а надо обо всём судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное – ведь порой мы и на благо смотрим как на зло и, напротив, на зло – как на благо.

Самодовление мы считаем великим благом, но не с тем, чтобы всегда пользоваться немногим, а затем, чтобы довольствоваться немногим, когда не будет многого, искренне полагая, что роскошь слаще всего тем, кто нуждается в ней меньше всего, и что всё, чего требует природа, легко достижимо, а всё излишнее – трудно достижимо. Самая простая снедь доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет; даже хлеб и вода доставляют величайшее из наслаждений, если дать их тому, кто голоден. Поэтому привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью после долгого перерыва делает нас сильнее, и позволяет не страшиться превратностей судьбы.

Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, – нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе.

Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и [нельзя жить разумно, хорошо и праведно], не живя сладко: ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них. Кто, по-твоему, выше человека, который и о богах мыслит благочестиво, и от страха перед смертью совершенно свободен, который размышлением постиг конечную цель природы, понял, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло или недолго, или нетяжко, который смеётся над судьбою, кем-то именуемой владычицею всего, [и вместо этого утверждает, что иное происходит по неизбежности,] иное по случаю, а иное зависит от нас, – ибо ясно, что неизбежность безответственна, случай неверен, а зависящее от нас ничему иному не подвластно и поэтому подлежит как порицанию, так и похвале. В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками , – басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность. Точно так же и случай для него и не бог, как для толпы, потому что действия бога не бывают беспорядочны; и не безосновательная причина, потому что он не считает, будто случай даёт человеку добро и зло, определяющие его блаженную жизнь, а считает, что случай выводит за собой лишь начала больших благ или зол. Поэтому и полагает мудрец, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым: всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Московский государственный юридический университет имени О.Е. Кутафина (МГЮА)»

Кафедра философских и социально-экономических наук

РЕФЕРАТ

на тему: Письмо Эпикура к Менекею

Выполнила: студентка 2 курса 8 группы ИП

Ухолова Анастасия Михайловна

Рецензент: доктор философских наук

доц. Малюкова Ольга Владимировна

Введение

Анализ письма

Заключение

Список использованной литературы

Введение

В современном мире довольно много людей страдающих, по разным причинам, неспособностью радоваться жизни. Подвержены этому недугу представители различных слоев населения: от обездоленных до хорошо обеспеченных. Причем среди последних страдающих такой безрадостностью встречается гораздо больше. Одной из наиболее актуальных тем в философии всегда считалась судьба человека, его роль мире. Начиная со времен античной философии, ученые активно занимались этим вопросом. Существовало несколько аспектов, в свете которых рассматривалась жизнь людей, но наиболее интересными, на мой взгляд, являются размышления о том, каким образом в бурлящем потоке жизни человек может обрести столь нужное ему желанное успокоение, безмятежность, невозмутимость и бесстрашие, а через них и абсолютное счастье. Этот вопрос никогда не утрачивал свою остроту и всегда занимал умы людей, поэтому и сейчас он весьма животрепещущий. Многие философы различных исторических периодов занимались поисками счастья. Одним из них был древнегреческий философ Эпикур. философия эпикур письмо материализм

Целью данной работы является детальное изучение послания Эпикура к Менекею, кладезя ценнейшейших идей, которые отвечают на тот самый вопрос, в чем же счастье человека. Чтобы лучше понять, почему автор считает именно так, предлагаю обратиться к его убеждениям: знание существует не ради самого знания, а ровно настолько, насколько это необходимо для сохранения светлой безмятежности духа, -- вот цель и задача философии, согласно Эпикуру. В своих учениях он стал последователем Левкиппа и Демокрита, продолжателем атомистического учения, но у Эпикура материализм должен был подвергнуться глубокому преобразованию. Он должен был утратить характер философии чисто теоретической, созерцательной, только постигающей действительность, и стать учением, просвещающим человека, освобождающим его от гнетущих его страхов и мятежных волнений и чувств. Именно такому преобразованию подвергся атомистический материализм.

У Аристиппа Эпикур перенимает гедонистическую этику, которую также подвергает существенным изменениям. Его этическое учение основано на разумном стремлении человека к счастью, которое он понимал как внутреннюю свободу, здоровье тела и безмятежность духа. Задачами для себя при выполнении данной работы я ставлю подробно ознакомиться с письмом, выделить главные идеи, проанализировать сущность каждой идеи, отметить актуальность сказанного автором на сегодняшний день, а также найти что-то в учении Эпикура для себя.

Анализ письма

В послании Эпикур дает наставления о том, что есть счастливая жизнь для мудрого человека. Главными добродетелями он выделяет благочестие к богам, свободу от страха смерти или судьбы и наслаждение малым: живя среди этих бессмертных благ, человек сам становится подобен бессмертным и постигает высшее счастье. "Стало быть, надобно подумать о том, что составляет наше счастье - ведь когда оно у нас есть, то всё у нас есть, а когда его у нас нет, то мы на всё идём, чтобы его заполучить." Эпикур. Послание к Менекею: Стр.1

Текст можно условно разделить на пять частей.

Первой основой хорошей жизни автор выделяет веру в бога, причем не веру толпы в бога, искаженную и неправильную, а чистую и возвышенную. Для Эпикура существование бога - очевидность, но то несправедливое существо, каким его видит толпа, он не принимает. "Прежде всего верь, что бог есть существо бессмертное и блаженное, ибо таково всеобщее начертание понятия о боге; и поэтому не приписывай ему ничего, что чуждо бессмертию и несвойственно блаженству, а представляй о нём лишь то, чем поддерживается его бессмертие и его блаженство." Эпикур. Послание к Менекею: Стр.1

Второе благо автор видит в отрицании смерти, отрицании страха перед ней, ведь смерть, с его точки зрение, есть лишение ощущений, не более, а все лучшее, что дает нам жизнь, то, чем человек живет и дышит, заключается в ощущении. "Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мёртвых, так как для одних она сама не существует, а другие для неё сами не существуют.. Как пищу он выбирает не более обильную, а самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, а самым приятным." Эпикур. Послание к Менекею: Стр.1

В третьей условной части Эпикур рассуждает о роли наших желаний, их сути и цели. Мысль состоит в том, что все, чтобы люди ни делали, происходит дабы не испытывать неприятностей, когда же это происходит, желание утоляется. "...всякое предпочтение и всякое избегание приведёт к телесному здоровью и душевной безмятежности, а это - конечная цель блаженной жизни. Ведь всё, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; и когда это, наконец, достигнуто, то всякая буря души рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему, и чего-то искать, словно для полноты душевных и телесных благ." Эпикур. Послание к Менекею: Стр.2

В послании говорится о наслаждении как начальном и конечном благе, сути жизни мудрого человека. Но род этого наслаждения особый: он состоит в довольствии малым, когда не будет многого, в понимании, что действительно необходимое дастся легко, а трудно достижимое - излишне." Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, - нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души." Эпикур. Послание к Менекею: Стр.2

На высшую ступень Эпикур выводит разумение - высшее благо, от которого происходят все перечисленные добродетели. Сладкая жизнь и разумение по его мнению неразделимы, они, как две стороны одной медали, невозможны друг без друга, ибо разумение учит, что нельзя жить сладко, живя неправедно, и неправедная жизнь бывает лишь от неразумия. "Кто, по-твоему, выше человека, который и о богах мыслит благочестиво, и от страха перед смертью совершенно свободен, который размышлением постиг конечную цель природы, понял, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло или недолго, или нетяжко, который смеётся над судьбою, кем-то именуемой владычицею всего, [и вместо этого утверждает, что иное происходит по неизбежности,] иное по случаю, а иное зависит от нас, - ибо ясно, что неизбежность безответственна, случай неверен, а зависящее от нас ничему иному не подвластно и поэтому подлежит как порицанию, так и похвале." Эпикур. Послание к Менекею: Стр.3

Автор размышляет и о независимости жизненного пути мудреца от случая; по его мнению, случай лишь дает начало, остальное же зависит от самого человека. "..лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым: всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю." Эпикур. Послание к Менекею: Стр.3

Завершая свою работу, Эпикур делает вывод, что только при соблюдении добродетелей возможна сладкая жизнь, только в этом случае человек обретает истинное счастье, к которому идет всю жизнь. "Ибо кто живёт среди бессмертных благ, тот и сам ни в чём не сходствует со смертными." Эпикур. Послание к Менекею: Стр.3

Заключение

Подробно ознакомившись с текстом, проникшись идеями, в итоге можно свести во едино тот образ, который предлагает нам автор. В своем учении Эпикур создает особенный образ мудреца, некого идеального человека. Следующий советам, предложенным в письме, имеет прочные и продуманные убеждения. Он свободен и способен на самостоятельные поступки, не покоряется судьбе, страх смерти для него также неведом. Критерием счастья является удовольствие: оно есть первое благо, познанное человеком, и все, что ведет к наслаждению - правильно.

По моему мнению, в современном мире идеи Эпикура не потеряли своей актуальности, так как ничего со времен этого выдающегося мыслителя не изменилось. Мало кто в наши дни уже испытывает страх перед богами, религию многие люди рассматривают как утешение или как дань моде, соблюдая обряды так, на всякий случай, искажая при этом само понимание божественной сущности. Как и советовал Эпикур, слепого принятия этой исковерканной сути, стоит избегать. Все так же есть богатые люди, страдающие от пресыщения; так же многие стремятся к славе и почестям, и страдают от невозможности данные потребности удовлетворить; так же существует множество людей, ведущих нищенский образ жизни, незнающих радости и невидящих смысла в своем существовании; так же есть огромная масса людей, страдающих от физической и душевной боли. Возможно, знание такого философского направления как «эпикуреизм», представленном в Письме, во многом облегчило бы жизнь большинства людей современности. Для себя я отметила интересным теорию наслаждения. Думаю, многим молодым людям сегодня хочется попробовать всего, сразу и побольше. Это происходит из-за внутренней подсознательной тяги к удовольствию. Проблема состоит в том, чтобы найти, где грань между утонченным наслаждением, несущим духовную и телесную пользу, моральное развитие, и низменной страстью, ведущей только к погибели. Пусть лишь тело будет здоровым и душа спокойной, тогда и жизнь будет прекрасной - вот мысль Эпикура, от которой можно оттолкнуться; вопрос, как мы сами видим для себя удовольствие, полагаемое высшим благом, не разрушит ли оно нас изнутри, если добьемся его. “Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, - нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе.” Эпикур. Послание к Менекею: Стр.3 Идеи Эпикура заинтересовали меня, они понятны и близки, сходны даже житейской мудрости; некоторые из них теперь прочно войдут в мои принципы жизни.

Список использованной литературы

1. Письмо Эпикура к Менекею

2. Чанышев А.Н. Философия Древнего мира: Учебник для вузов. - М: Высш. шк., 2003.

3. В.Ф.Асмус. Античная философия. - М: Высш.шк., 1976

Размещено на Allbest.ru

Подобные документы

Исследование эпикурианства и его истинной роли в философии. Личность отца-основателя эпикурианства - Эпикура: его биография и общие постулаты философского учения. Анализ творческого наследия Эпикура: "Эпикур приветствует Геродота", "Письмо Манекею".

реферат , добавлен 23.01.2008


Философская деятельность Эпикура; основание ним школы в Афинах. Деление потребностей человека мыслителем на необходимые (пища, одежда, еда) и неестественные (власть, богатство, развлечения). Размышления Эпикура о смерти и судьбе души после смерти.

презентация , добавлен 03.07.2014


Общая характеристика взглядов Эпикура. Преодоление страха перед богами, страха необходимости и страха смерти. Последователи взглядов Эпикура. Признание случайности в учении Эпикура. Вечность и неизбежность бытия. Материальность и смертность души.

реферат , добавлен 22.05.2014


Характеристика и особенности эллинистического периода в античной философии. Школы, их выдающиеся представители. Источники эпикуреизма. Биографический очерк жизни и творчества Эпикура, анализ его произведений и оценка вклада в развитие мировой философии.

контрольная работа , добавлен 23.10.2010


История последовательного развития античной философии. Философия эллинизма: школы киников, скептиков, стоиков и эпикурейцев. Идеи атомизма в философии Эпикура. Нравственная философия, основанная на вере в жизнь, в возможности общества и человека.

контрольная работа , добавлен 25.02.2010


Биография и становление Эпикура как философа, развитие им атомистических идей Демокрита, формирование принципов этики и воспитания человека, стремление дать практическое руководство для жизни. Учение Эпикура о природе, сущность его девизов и афоризмов.

презентация , добавлен 14.12.2012


Специфика греческой философии. Протонаучность, стремление понять сущность космоса, природы, мира в целом. Основные принципы атомистической философии, выдвинутые Левкиппом. Роль, отводимая разуму Демокритом. Дополнения Эпикура к атомистической теории.

контрольная работа , добавлен 19.06.2015


Атомисты и киренаики как главные предшественники эпикурейцев, анализ деятельности. Характеристика философии Эпикура, знакомство с его краткой биографией. Сущность понятия "эпикуреизм". Рассмотрение видов позитивных удовольствий: физические, духовные.

реферат , добавлен 08.02.2014


Атомистическая картина мира, отрицание провиденциализма и бессмертия души в философии Эпикура. Проблема удовольствий в эпикуреизме. Атараксия как состояние разумного существа, идеал человеческого существования в условиях общественной нестабильности.

презентация , добавлен 07.10.2014


Ознакомление жизненным путем и творчеством Эпикура. Характеристика восприятия, понятия и чувства как основных критериев истины по философии ученого. Создание теории о свободном отклонении атома. Законы этики, атеизма и лингвистики в работах философа.

Пусть никто в моло­до­сти не откла­ды­ва­ет заня­тий фило­со­фи­ей, а в ста­ро­сти не утом­ля­ет­ся заня­ти­я­ми фило­со­фи­ей: ведь для душев­но­го здо­ро­вья никто не может быть ни недо­зре­лым, ни пере­зре­лым. Кто гово­рит, что зани­мать­ся фило­со­фи­ей еще рано или уже позд­но, подо­бен тому, кто гово­рит, буд­то быть счаст­ли­вым еще рано или уже позд­но. Поэто­му зани­мать­ся фило­со­фи­ей сле­ду­ет и моло­до­му и ста­ро­му: пер­во­му - для того, чтобы он и в ста­ро­сти остал­ся молод бла­га­ми в доб­рой памя­ти о про­шлом, вто­ро­му - чтобы он был и молод и стар, не испы­ты­вая стра­ха перед буду­щим. Ста­ло быть, надоб­но поду­мать о том, что состав­ля­ет наше сча­стье, - ведь когда оно у нас есть, то все у нас есть, а когда его у нас нет, то мы на все идем, чтобы его запо­лу­чить.

Итак, и в делах тво­их, и в раз­мыш­ле­ни­ях сле­дуй моим все­гдаш­ним сове­там, пола­гая в них самые основ­ные нача­ла хоро­шей жиз­ни.

Преж­де все­го верь, что бог есть суще­ство бес­смерт­ное и бла­жен­ное, ибо тако­во все­об­щее начер­та­ние поня­тия о боге; и поэто­му не при­пи­сы­вай ему ниче­го, что чуж­до бес­смер­тию и несвой­ст­вен­но бла­жен­ству, а пред­став­ляй о нем лишь то, чем под­дер­жи­ва­ет­ся его бес­смер­тие и его бла­жен­ство. Да, боги суще­ст­ву­ют, ибо зна­ние о них - оче­вид­ность; но они не тако­вы, каки­ми их пола­га­ет тол­па, ибо тол­па не сохра­ня­ет их [в пред­став­ле­нии] таки­ми, каки­ми пола­га­ет. Нече­стив не тот, кто отвер­га­ет богов тол­пы, а тот, кто при­ни­ма­ет мне­ния . тол­пы о богах, ибо выска­зы­ва­ния тол­пы о богах - это не пред­вос­хи­ще­ния, а домыс­лы, и при­том лож­ные. Имен­но в них утвер­жда­ет­ся, буд­то боги посы­ла­ют дур­ным людям вели­кий вред, а хоро­шим - поль­зу: ведь люди при­вык­ли к соб­ст­вен­ным досто­ин­ствам и к подоб­ным себе отно­сят­ся хоро­шо, а все, что не тако­во, счи­та­ют чуж­дым.

При­вы­кай думать, что смерть для нас - ничто: ведь все и хоро­шее и дур­ное заклю­ча­ет­ся в ощу­ще­нии, а смерть есть лише­ние ощу­ще­ний. Поэто­му если дер­жать­ся пра­виль­но­го зна­ния, что смерть для нас - ничто, то смерт­ность жиз­ни станет для нас отрад­на; не отто­го, что к ней при­ба­вит­ся бес­ко­неч­ность вре­ме­ни, а отто­го, что от нее отни­мет­ся жаж­да . бес­смер­тия. Поэто­му ниче­го нет страш­но­го в жиз­ни тому, кто по-насто­я­ще­му понял, что нет ниче­го страш­но­го в не-жиз­ни. Поэто­му глуп, кто гово­рит, что боит­ся смер­ти не пото­му, что она при­чи­нит стра­да­ния, когда при­дет, а пото­му, что она при­чи­нит стра­да­ния тем, что при­дет; что при­сут­ст­ви­ем сво­им не бес­по­ко­ит, о том вовсе напрас­но горе­вать зара­нее. Ста­ло быть, самое ужас­ное из зол, смерть, не име­ет к нам ника­ко­го отно­ше­ния; когда мы есть, то смер­ти еще нет, а когда смерть насту­па­ет, то нас уже нет. Таким обра­зом, смерть не суще­ст­ву­ет ни для живых, ни для мерт­вых, так как для одних она сама не суще­ст­ву­ет, а дру­гие для нее сами не суще­ст­ву­ют. Боль­шин­ство людей то бегут смер­ти как вели­чай­ше­го из . зол, то жаж­дут ее как отдох­но­ве­ния от зол жиз­ни. А муд­рец не укло­ня­ет­ся от жиз­ни и не боит­ся не-жиз­ни, пото­му что жизнь ему не меша­ет, а не-жизнь не кажет­ся злом. Как пищу он выби­ра­ет не более обиль­ную, а самую при­ят­ную, так и вре­ме­нем он наслаж­да­ет­ся не самым дол­гим, а самым при­ят­ным. Кто сове­ту­ет юно­ше хоро­шо жить, а стар­цу хоро­шо кон­чить жизнь, тот нера­зу­мен не толь­ко пото­му, что жизнь ему мила, но еще и пото­му, что уме­ние хоро­шо жить и хоро­шо уме­реть - это одна и та же нау­ка. Но еще хуже тот, кто ска­зал: хоро­шо не родить­ся.

Если он гово­рит так по убеж­де­нию, то поче­му он не ухо­дит . из жиз­ни? ведь если это им твер­до реше­но, то это в его вла­сти. Если же он гово­рит это в насмеш­ку, то это глу­по, пото­му что пред­мет совсем для это­го не под­хо­дит.

Нуж­но пом­нить, что буду­щее - не совсем наше и не совсем не наше, чтобы не ожидать, что оно непре­мен­но насту­пит, и не отча­и­вать­ся, что оно совсем не насту­пит.

Сход­ным обра­зом и сре­ди жела­ний наших сле­ду­ет одни счи­тать есте­ствен­ны­ми, дру­гие - празд­ны­ми; а сре­ди есте­ствен­ных одни - необ­хо­ди­мы­ми, дру­гие - толь­ко есте­ствен­ны­ми; а сре­ди необ­хо­ди­мых одни - необ­хо­ди­мые для сча­стья, . дру­гие - для спо­кой­ст­вия тела, третьи - про­сто для жиз­ни. Если при таком рас­смот­ре­нии не допус­кать оши­бок, то вся­кое пред­по­чте­ние и вся­кое избе­га­ние при­ведет к телес­но­му здо­ро­вью и душев­ной без­мя­теж­но­сти, а это - конеч­ная цель бла­жен­ной жиз­ни. Ведь все, что мы дела­ем, мы дела­ем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тре­во­ги; и когда это нако­нец достиг­ну­то, то вся­кая буря души рас­се­и­ва­ет­ся, так как живо­му суще­ству уже не надо к чему-то идти, слов­но к недо­стаю­ще­му, и чего-то искать, слов­но для пол­ноты душев­ных и телес­ных благ. В самом деле, ведь мы чув­ст­ву­ем нуж­ду в наслаж­де­нии толь­ко тогда, когда стра­да­ем от его отсут­ст­вия; а когда не стра­да­ем, то и нуж­ды не чув­ст­ву­ем. Пото­му мы и гово­рим, что . наслаж­де­ние есть и нача­ло и конец бла­жен­ной жиз­ни; его мы позна­ли как пер­вое бла­го, срод­ное нам, с него начи­на­ем вся­кое пред­по­чте­ние и избе­га­ние и к нему воз­вра­ща­ем­ся, поль­зу­ясь пре­тер­пе­ва­ни­ем как мери­лом вся­ко­го бла­га.

Так как наслаж­де­ние есть пер­вое и срод­ное нам бла­го, то поэто­му мы отда­ем пред­по­чте­ние не вся­ко­му наслаж­де­нию, но под­час мно­гие из них обхо­дим, если за ними сле­ду­ют более зна­чи­тель­ные непри­ят­но­сти; и наобо­рот, часто боль мы пред­по­чи­та­ем наслаж­де­ни­ям, если, пере­тер­пев дол­гую боль, мы ждем сле­дом за нею боль­ше­го наслаж­де­ния. Ста­ло быть, вся­кое наслаж­де­ние, будучи от при­ро­ды род­ст­вен­но нам, есть бла­го, но не вся­кое заслу­жи­ва­ет пред­по­чте­ния; рав­ным обра­зом и вся­кая боль есть зло, но не вся­кой боли сле­ду­ет . избе­гать; а надо обо всем судить, рас­смат­ри­вая и сораз­ме­ряя полез­ное и непо­лез­ное - ведь порой мы и на бла­го смот­рим как на зло и, напро­тив, на зло - как на бла­го.

Само­до­вле­ние мы счи­та­ем вели­ким бла­гом, но не с тем, чтобы все­гда поль­зо­вать­ся немно­гим, а затем, чтобы доволь­ст­во­вать­ся немно­гим, когда не будет мно­го­го, искренне пола­гая, что рос­кошь сла­ще все­го тем, кто нуж­да­ет­ся в ней мень­ше все­го, и что все, чего тре­бу­ет при­ро­да, лег­ко дости­жи­мо, а все излиш­нее - труд­но дости­жи­мо. Самая про­стая снедь достав­ля­ет не мень­ше наслаж­де­ния, чем рос­кош­ный стол, если . толь­ко не стра­дать от того, чего нет; даже хлеб и вода достав­ля­ют вели­чай­шее из наслаж­де­ний, если дать их тому, кто голо­ден. Поэто­му при­выч­ка к про­стым и недо­ро­гим куша­ньям и здо­ро­вье нам укреп­ля­ет, и к насущ­ным жиз­нен­ным заботам нас обо­д­ря­ет, и при встре­че с рос­ко­шью после дол­го­го пере­ры­ва дела­ет нас силь­нее, и поз­во­ля­ет не стра­шить­ся пре­врат­но­стей судь­бы.

Поэто­му когда мы гово­рим, что наслаж­де­ние есть конеч­ная цель, то мы разу­ме­ем отнюдь не наслаж­де­ния рас­пут­ства или чув­ст­вен­но­сти, как пола­га­ют те, кто не зна­ют, не . разде­ля­ют или пло­хо пони­ма­ют наше уче­ние, - нет, мы разу­ме­ем сво­бо­ду от стра­да­ний тела и от смя­те­ний души. Ибо не бес­ко­неч­ные попой­ки и празд­ни­ки, не наслаж­де­ние маль­чи­ка­ми и жен­щи­на­ми или рыб­ным сто­лом и про­чи­ми радо­стя­ми рос­кош­но­го пира дела­ют нашу жизнь слад­кою, а толь­ко трез­вое рас­суж­де­ние, иссле­ду­ю­щее при­чи­ны вся­ко­го наше­го пред­по­чте­ния и избе­га­ния и изго­ня­ю­щее мне­ния, посе­ля­ю­щие вели­кую тре­во­гу в душе.

Нача­ло же все­го это­го и вели­чай­шее из благ есть разу­ме­ние; оно доро­же даже самой фило­со­фии, и от него про­изо­шли все осталь­ные доб­ро­де­те­ли. Это оно учит, что нель­зя жить слад­ко, не живя разум­но, хоро­шо и пра­вед­но, и [нель­зя жить разум­но, хоро­шо и пра­вед­но], не живя слад­ко: ведь все доб­ро­де­те­ли срод­ни слад­кой жиз­ни и слад­кая жизнь неот­де­ли­ма от них.

Кто, по-тво­е­му, выше чело­ве­ка, кото­рый и о богах мыс­лит бла­го­че­сти­во, и от стра­ха перед смер­тью совер­шен­но сво­бо­ден, кото­рый раз­мыш­ле­ни­ем постиг конеч­ную цель при­ро­ды, понял, что выс­шее бла­го лег­ко испол­ни­мо и дости­жи­мо, а выс­шее зло или недол­го, или нетяж­ко, кото­рый сме­ет­ся над судь­бою, кем-то име­ну­е­мой вла­ды­чи­цею все­го, [и вме­сто это­го утвер­жда­ет, что иное про­ис­хо­дит по неиз­беж­но­сти], иное по слу­чаю, а иное зави­сит от нас, - ибо ясно, что неиз­беж­ность безот­вет­ст­вен­на, слу­чай неве­рен, а зави­ся­щее от нас ниче­му . ино­му не под­власт­но и поэто­му под­ле­жит как пори­ца­нию, так и похва­ле. В самом деле, луч­ше уж верить бас­ням о богах, чем поко­рять­ся судь­бе, выду­ман­ной физи­ка­ми , - бас­ни дают надеж­ду уми­ло­сти­вить богов почи­та­ни­ем, в судь­бе же заклю­че­на неумо­ли­мая неиз­беж­ность. Точ­но так же и слу­чай для него и не бог, как для тол­пы, пото­му что дей­ст­вия бога не быва­ют бес­по­рядоч­ны; и не бес­со­зна­тель­ная при­чи­на, пото­му что он не счи­та­ет, буд­то слу­чай дает чело­ве­ку доб­ро и зло, опре­де­ля­ю­щие его бла­жен­ную жизнь, а счи­та­ет, что слу­чай . выво­дит за собой лишь нача­ла боль­ших благ или зол. Поэто­му и пола­га­ет муд­рец, что луч­ше с разу­мом быть несчаст­ным, чем без разу­ма быть счаст­ли­вым: все­гда ведь луч­ше, чтобы хоро­шо заду­ман­ное дело не было обя­за­но успе­хом слу­чаю.

Обду­мы­вай же эти и подоб­ные сове­ты днем и ночью, сам с собою и с тем, кто похож на тебя, и тебя не постигнет смя­те­ние ни наяву, ни во сне, а будешь ты жить, как бог сре­ди людей. Ибо кто живет сре­ди бес­смерт­ных благ, тот и сам ни в чем не сход­ству­ет со смерт­ны­ми.